Игорь Алёшкин: Самая лучшая операция – несделанная
В ту ночь у него было дежурство в больнице. После неудачного амбулаторного хирургического вмешательства умирала юная мать. Почти девочка, 19 лет.
Неправильно прорезавшийся зуб мудрости вызвал воспалительный процесс. Мало того, что организм был ослаблен родами, еще и стоматолог оказался то ли не очень грамотным, то ли невнимательным – в результате женщину в тяжелейшем состоянии увезли на скорой. Он помнит высокую температуру пациентки и отчаявшегося 20-летнего отца, бегающего вокруг больницы с орущим младенцем на руках. Ребеночку было две недели. А сам хирург был всего на год старше молодого папаши. Сейчас эта операция ему представляется обычной, рутинной, а в ту ночь было страшно. Но ему удалось все сделать правильно и спасти девочку. Тогда он впервые осознал: получилось, я действительно могу.
Третье элитное
Сегодня Игорь Алёшкин вдвое старше и многократно опытнее. Работает он доцентом на кафедре челюстно-лицевой хирургии и стоматологии факультетских клиник Иркутского медицинского университета. Вообще-то Игорь Германович коренной читинец и после окончания мединститута в столице Забайкалья был в числе лучших выпускников направлен на работу в Третье Главное управление Министерства здравоохранения Советского Союза. Для ясности: существовало Четвертое, кремлевское, а Третье обеспечивало медпомощь в так называемых режимных городах и на закрытых предприятиях.
Распределили Алёшкина в чудный город Краснокаменск Читинской области. И если вся страна жила при социализме, в Краснокаменске, как и во многих режимных точках, уже давно наступил коммунизм. Но Игорь Германович вспоминает не райское снабжение в магазинах, а коллег, прекрасных врачей и людей, у которых он набирался опыта. В Краснокаменске пошел в интернатуру по хирургической стоматологии, работал в стационаре в челюстно-лицевом отделении и хирургом в стоматологической поликлинике. Вообще, начиная со студенчества, он работал на полторы ставки.
В Иркутск Алёшкин попал потому, что захотел продолжить образование в клинической ординатуре. И еще – из-за любви. Выбор городов был роскошным: столица любой союзной республики, не говоря уже о краевых или областных центрах, рады были получить сотрудника Третьего отделения. Но наш герой еще и года не прошло как женился, семейное же общежитие давали только в Иркутске.
Гордое звание
– Как встретил вас Иркутск?
– В Иркутске я был единственным ординатором на кафедре, работал чуть ли не сутками, оперировал со всеми, кто звал. Именно эта загруженность помогла наработать отличную практику. А в 1992 году приехал Рафаэль Васильевич Ушаков, окончивший докторантуру в Москве и возглавивший кафедру челюстно-лицевой хирургии. Посмотрел на меня и решил оставить. В 93-м я стал ассистентом кафедры, а в 98-м защитил кандидатскую диссертацию. Звание доцента звучит гордо, но никаких плюсов, кроме дополнительной нагрузки, не дает (смеется).
– И сколько стоит это гордое звание?
– Чуть больше 13 тысяч рублей. Мы тут провели маленькое исследование и выяснили, что суперврачей и у нас, и на Западе по 10%, плохих тоже по 10%. Но вот 80% врачей среднего уровня у них приближены к суперврачам, а у нас находятся гораздо ниже. Одна из причин – низкая зарплата. Нужно постоянно развиваться, заниматься исследовательской деятельностью, а врачу приходится работать на двух-трех ставках, чтобы прокормить семью. Кроме того, медицинская литература очень дорогая, нам выделяют на ее приобретение 150 рублей в месяц, а книга, которая мне необходима, стоит 4 тысячи.
Инъекции капустного рассола
– Мысли уйти не возникало?
– Никогда. Это любимая работа, к тому же мы давали клятву врача Советского Союза (смеется). Не Гиппократа, а именно Союза. Мы иногда шутим с друзьями, что теперь никакого отношения к российской медицине не имеем.
– Судя по зарплате, да. Медицина была мечтой?
– Когда старшая сестра поступила в мединститут, я увлекся ее учебниками, читал их наравне с ней. В результате все ее куклы и медведи были мною лечены-перелечены. А один плюшевый мишка существенно пострадал: я где-то раздобыл шприц и каждый вечер делал ему инъекции капустного рассола. Мишка вонял, увеличивался в размерах. Я героически отмалчивался, пока он в конце концов не потек. Меня выгнали с медведем на улицу, где я его и прооперировал: надо же было посмотреть, что там внутри (улыбается). Так начался мой путь в медицину.
– А почему тогда стоматология? Да еще хирургическая?
– Стоматология тоже благодаря сестре. Ну а хирургия потому, что когда мы поступали, все были романтиками. Представляли: вот идут хирурги, на халатах капельки крови, вот они красиво-устало прикуривают папиросы, а девчонки от восторга падают штабелями. Ортопеды все время пилят, сидят в пыли, а хирурги за чашечкой кофе ведут умные разговоры после операций (смеется).
А если без дураков, то судьба меня свела с замечательным человеком – Пинелисом Иосифом Семеновичем. Он и сейчас здравствует в Чите, профессор, великолепный хирург. А случай в Краснокаменске, когда удалось спасти молодую мать, стал первой победой. После этого я определился с выбором специальности, понял, что это мое, что мне можно работать в челюстно-лицевой хирургии.
Разумный риск
– Страшно оперировать?
– Страшно. Самая лучшая операция – несделанная. Если врачу удалось добиться излечения неоперативными методами, это хорошо. Но большинство патологий консервативным методом не лечится. Вообще, челюстно-лицевая хирургия – очень интересный раздел стоматологии: мы находимся на стыке нескольких специальностей. У нас и травма, и воспалительные, и нейростоматология, то есть поражение нервов и заболевания слюнных желез, и гаймориты. Мы находимся на границе между лорами, окулистами, стоматологами.
Я занимаюсь реконструктивно-восстановительными операциями, то есть восстановлением патологий челюстно-лицевой области, например после огнестрельных ранений. Не так давно оперировал парня, которому дробью разворотило пол-лица. Жизнь ему спасли в райцентре, а я в результате двухэтапной операции восполню ему дефекты челюсти. Причем третья операция будет направлена на восстановление мимики, так как у него перебит лицевой нерв. Но если все пройдет удачно, парень сможет улыбаться.
– Вы беретесь только за трудных пациентов?
– Я беру и простые, и сложные случаи, хотя работать со сложными, конечно, интереснее. Но, бывает, поступит пациент с простой проблемой, а проведешь диагностику и видишь, что ситуация сложнейшая.
– Случалось, что ошибались?
– Конечно. Любой врач, к сожалению, всегда будет иметь ошибки. Вообще, этот термин действует только в медицинской среде, за ее пределами врачебная ошибка квалифицируется как преступная халатность, преступная самонадеянность…
– Страшные определения.
– Был у меня один мальчонка с огнестрельным ранением. Решил сделать ему хорошую операцию с использованием нового аппарата. Мне очень хотелось использовать эту методику и я поторопился, не продумал все должным образом. В результате пациент не смог дышать самостоятельно. Мне пришлось снимать этот замечательный аппарат и ставить на его место гребешок от подвздошной кости. Было сделано две операции, и одна из них оказалась ненужной.
– Как переживаете неудачи?
– Внешне это не проявляется, а внутри переживаю очень сильно. Как правило, не сплю. Что-то делаю, думаю, работаю, в общем. Если врач говорит, что все в его деятельности было хорошо, это неправда. Есть группа врачей, их единицы, которые осмеливаются давать стопроцентную гарантию. Я считаю, что от такого врача надо вприпрыжку бежать.
– Рисковать приходится, или это недопустимо?
– Есть такое понятие – разумный риск. Например, некоторые операции рекомендуются к проведению классическими методами, но мы можем от классики отойти. Пациент, молодой парень, попал в автоаварию и сильно ударился лицом. Через пару месяцев появилась опухоль с тенденцией к росту. При этой патологии предполагается отступить от опухоли на два сантиметра и убрать часть челюсти. Я решил рискнуть: сохранить не только нижнюю челюсть, но и зубы, хотя они в таких случаях вообще дело десятое. Опухоль я удалил, а через некоторое время костная ткань восстановилась. Это риск, но он того стоил.
Или другой случай: у 40-летней женщины из-за опухоли нужно было убрать всю нижнюю челюсть. Потом мы ее, конечно, восполнили бы ребром или тазовой костью, но… И мы решили рискнуть. Правда, в этом случае зубы все-таки пришлось удалить. Теперь у нее съемный зубной протез, но челюсть-то своя. Это все, конечно, обоснованно, все продумано.
Кстати, в ординатуре я некоторое время работал под руководством Виктории Владимировны Дворниченко, которую тоже считаю своим учителем. Видишь, как она работает, и по-другому уже просто не хочется.
– Вы постоянно хвалите своих коллег.
– Но действительно, у нас в городе челюстно-лицевые хирурги очень хорошие! И в челюстно-лицевой клинике мединститута, и в отделении челюстно-лицевой хирургии на 8-й Советской, и в областном онкологическом диспансере. Я считаю, что главная задача врача, независимо от того, сколько ему платят, – помочь. Но это зависит от таланта и возможностей. Кто-то работает в продвинутых учреждениях, а кто-то – нет.
Симметрию считаю патологией
– Что вы не приемлете в человеке?
– Не люблю, когда лезут в душу, не люблю наглых людей. Не терплю хамства и грубости. Люблю мирное сосуществование и стараюсь никому не делать плохо.
– Вас предавали?
– Скорее подставляли. Но в медицине, не в семье. У меня надежные тылы, замечательная жена и сын Яков, четырнадцати лет, рожденный 13-го, в понедельник (смеется). Воспитываю в основном, когда идем выгуливать нашего очаровательного пса.
– Сын интересуется медициной?
– Нет, его интересует компьютер, английский язык и громкая музыка. Жена и сын у меня люди творческие, ну с очень высоким чувством красоты! (смеется).
– Будет вам смеяться над художниками!
– Никогда! А над женщинами я вообще не смеюсь, хотя твердо уверен, что мужчина – это передовой отряд эволюции.
– А женщина?
– Женщины думают… по-другому. Иногда, в сердцах, приходится цитировать из «Укрощения строптивой». Но если серьезно, отношусь к ним уважительно и считаю, что каждая красива по-своему. Ведь понятия красоты разные. Я, например, не люблю симметрию, считаю ее патологией. Мне нравится шарм, изюминка.
– Кого еще цитируете, кроме Шекспира?
– Есть совершенно гениальная книга «Очерки гнойной хирургии». Автор Войно-Ясенецкий, он же архиепископ Лука. Читается ничуть не хуже «Трех мушкетеров».
– А чем еще занимаетесь в свободное время?
– Восхождением на диван. А вообще-то люблю бассейн по субботам, а летом с друзьями уезжаем на машинах на Баргузинский залив и там делаем уже настоящее восхождение на вершину полуострова Святой Нос, высотой около 2 километров. Заберусь и думаю: чего полез, все же уже видел?
Нет знаний – нет врача
– Игорь Германович, вы профессиональны, успешны. Голова не кружилась?
– Было. Я писал диссертацию по гнойной хирургии, и все пациенты с гнойной патологией шли ко мне. И в какой-то момент появилось головокружение от успеха. Я начал говорить: сейчас подойду, чикну, мы сделаем этого пациента. Прилетело тут же. Поступил один сложный пациент, у которого я не в полной мере ознакомился с анамнезом заболевания. И во время хирургической обработки гнойного очага травмировал крупный сосуд. Открылось кровотечение, я промок насквозь за минуту. С перепугу как-то ухитрился этот сосуд ухватить, пережать, потом прошил, и все закончилось благополучно. Но после этого я перестал относиться к воспалительным процессам свысока. С тех пор не говорю: пойду, чикну, а только – пойдем, подумаем и сделаем операцию. Я специально хожу ассистировать молодым коллегам, чтобы помочь советом, удержать от ошибок.
– И какова реакция?
– Я, конечно, что-то предлагаю, но ответственность несет хирург. Правда, иногда категорически бываю против, и случалось пару раз, что у меня хирурги сбегали из операционной. Но так нельзя. Вот лежит пациент, а ты куда? Мало ли, что я говорю. Ну а если ты ушел, значит, ты не хирург. И, как правило, люди, которые уходили из операционной, в хирургии не работают.
– Правда, что мужчины оперируют лучше?
– Оперируют лучше более талантливые.
– А без чего нет врача?
– Без знания. Говорят, мол, руки не оттуда растут. Ерунда. В первую очередь должна быть голова. Есть голова, руки делают все как надо. А еще – слово надо держать.